1900 – 1906 гг. Импрессионистский период
В начале 1900-х годов Михаил Федорович находился в центре
культурного дискурса. Он вошел в контакт со всеми значимыми направлениями и
тусовками. Но определяющим стало его знакомство с художником Константином
Коровиным. Последний познакомил Ларионова с французскими импрессионистами и
помог увидеть их работы в собрании Сергея Ивановича Щукина.
Годы обучения в училище были для Михаила очень плодотворными
– за первые пять лет он выполнил сотни набросков и акварелей, рисунков и
эскизов. Ларионов работал не в академической манере, а искал свой путь, проходя
по всем дорогам современных новомодных тенденций. В его стиле смешались
символистские идеи мирискусстников и влияние Коровина, как первого русского
импрессиониста.
«Пурга» 1900
В 1904 году на ученической выставке Ларионов показал серию
пейзажей, запечатленных в разное время суток. Он явно подражал «Руанскому
собору» Клода Моне, но делал это с другой целью. Если француз фокусировался на
передаче света, то русский мастер хулиганил и специально принижал пафосные
искания Моне. Ларионов просто веселился и смешивал «поэзию» с «прозой».
Озорство, хулиганство и эпатаж станут для Михаила Федоровича частью его
фирменного стиля.
На картине 1904 года «Пивной натюрморт» Ларионов
демонстрирует и озорство и «приверженность традициям». Он применяет резкие
диагональные мазки, напоминающие уже известного тогда Алексея Явленского.
Простая, на первый взгляд, работа оставляет долгое послевкусие. Сочетание цветов,
напоминающее ночное небо, сумеречное освещение, придающее картине загадочность.
И, в духе Ларионова, абсолютная прозаичность предметов.
«Пивной натюрморт» 1904
Некоторое время Ларионов работал в импрессионистической
манере, но совершенно не стремился пополнить ряды этого модного течения. Он
вообще никогда не входил в узкие рамки направлений и всегда изобретал новые
формы.
Лучезарный мир произведений Михаила Федоровича насквозь
пронизан русской национальной культурой, вскормлен гениями Левитана, Саврасова,
Серова и Коровина, напитан экспериментами европейских коллег и имеет свой
собственный уникальный почерк. Щепотка озорства в роскошное блюдо национальной
кухни.
В 1906 году Ларионов выставлялся практически на всех крупных
выставках Петербурга и Москвы, где имел большой успех – Третьяковская галерея
приобрела картину «Весенний пейзаж» и Сергей Дягилев пригласил его поучаствовать
в Выставке русского искусства, проходящей в Париже.
Но, конечно, понимания творчества Ларионова в массах не
было. Некоторых он привлекал своим небанальным взглядом, поэтичностью и легкой
радостью, вложенной в каждую работу. Другие с интересом рассматривали
оригинального новатора, а третьи видели в нем грубого кривляку и безвкусного
циника.
Но за маской балагура и шута прятался очень эрудированный
человек. Он обладал обширными знаниями в области истории культуры, театра,
литературы, балета и, естественно, в изобразительном искусстве.
Ларионов был очень разным, но в отличие от многих своих коллег
он никогда не был серьезным. Он был легок и широк. Его взгляд двигался в
беспредельность, в манящие просторы вечного пространства. Ларионова не
интересовала конкретика, его интуиция была далека от реалистических описаний
окружающего мира и пребывала за границами времени. И хотя Ларионов сам был человеком
не мистического склада, он часто говорил о вневременном характере живописи.
«Дождь» 1904
Отрывок, характеризующий Шибанов, Михаил
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя. – Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c’est le remord et la maladie. II n’est de bien que l’absence de ces maux. Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь. – А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите. Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался. – Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя. – Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец? – Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро. И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера. – Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
Русские сезоны Дягилева
В 1914 году Ларионов вернулся на родину – была объявлена
мобилизация, и его призвали на фронт. Провоевав около года, Михаил Федорович
получил серьезное ранение и был контужен. После лечения в военном госпитале он
вернулся в Париж и неожиданно для всех ворвался в мир балета – Сергей Дягилев
пригласил его заниматься декорациями для своих спектаклей.
Портрет Сергея Дягилева 1915
Дягилев всегда восхищал Ларионова, привлекал многогранностью
интересов и фантастическим умением реализации самых амбициозных планов. Их
сотрудничество продолжалось долгие годы и открыло в Ларионове бесконечные
запасы творческой энергии. Он погрузился с головой в работу над спектаклями,
был декоратором, сценографом и даже хореографом.
Революцию 1917 года Ларионов встретил в Париже и решил
остаться здесь навсегда. Больше он никогда не возвращался на родину, что стало
самой большой трагедией его жизни. Ларионов и Гончарова поселились на улице
Жака Калло и прожили по этому адресу до конца жизни.
